Автор смотрел Тригана года 2 назад, но уже тогда глубоко в душе шипперствовал на этот пейринг. Итого - 508 слов недоразумения.
Он улыбался. В висящем в комнате уютном сумеречном полумраке, лишь чуть разбавленном светом фонаря с улицы да крохотной лампочки, которая нет-нет, да переставала гореть, его улыбка была источником света даже большим, чем пресловутая несъедобная груша. Он улыбался тепло, ласково, немного иронично, так… Так особенно. Так по-вульфудовски. -Я… У меня чайник вскипел… Чаю хотите? – это первое, что спросил бы любой другой хозяин на ее месте. Это первое, что и спросила Милли, неловко замявшись, глубоко в душе ужасно смущенная тем, что Николас пришел к ней так внезапно, тогда, когда ее и без того скромное жилище было практически лишено его главного украшения – чистоты. Незваный, но такой желанный гость пожал плечами. -Не откажусь, Милли. Я печенье принес… Ты ведь любишь пить чай с печеньем? -Кто ж не любит, - она бросила на него теплый, осмелевший взгляд. Отодвинув ворчливо скрипнувший стул и расположившись на нем, слегка вальяжно закинув ногу на ногу, он с легкой ноткой снисходительности наблюдал за тем, как Томпсон суетливо перебегает от шкафчика к плите, хватая то чашки с кокетливым узорчиком, то большой чайник, то сахарницу с отбитой ручкой. Наблюдать было приятно. Где-то в его подсознании зашевелилась парадоксально-шальная мысль о том, что Милли могла бы стать хорошей женой. -Вот… - на простую белую скатерть ровно перед Николасом плюхнулась столь же белая чашка. Еще секунду спустя она до краев наполнилась ароматной жидкостью, от которой шел пар. Странствующий священник принюхался. Пахло вкусно. Но, к сожалению, недолго. Недолго потому, что не успел де Вульфуд сделать ни глотка, как Милли, неловко качнувшись, задела рукавом его чашку. Чашка, на секунду замерев где-то на краю стола, покачнулась, раздумывая, падать ей или не падать. В конце концов, решила, что падать, и с мелодичным звоном поприветствовала деревянный настил пола. В наступившей тишине было слышно, кажется, как с тихим журчанием, подползая под осколки, разбредается по дереву абстрактная лужица того, что мгновение назад было чаем. Губы у Милли задрожали. Нет, она не собиралась устраивать истерику. Но ей страшно, до боли жалко было этот несчастный кусок фарфора, который погиб мученической смертью. По ее лицу против воли поползли подозрительно неоднозначные капли.
-Ну, глупая, чего ты… - ласково бормотал Николас, поглаживая Томпсон по мягким золотисто-каштановым волосам, сидя рядом с ней на полу, прямо рядом с местом гибели члена старого сервиза. Несмотря на свой рост, характером, как, впрочем, и движениями Милли больше напоминала ребенка, чем молодую женщину. Именно потому она сейчас и оплакивала остатки белой тонкостенной чашки. Но при всем этом она держалась мужественно, без картинных заламываний рук и без истинно женских истерик, которые он так ненавидел. -Чашку… Жалко… Я неуклюжая такая… Сейчас чайник еще раз кипятить придется… - шмыгнув носом, ответила она. Вульфуд приобнял ее за плечи. Дамским угодником он не слыл, но как утешать детей, а в особенности, больших, знал. -Вот и вскипятим. Я же печенье принес, Милли, забыла?.. Клубничное. Хочешь? Расчет оказался верен. Она посмотрела на него широко распахнутыми, пусть и со склеенными слезами ресницами, наивными пепельно-голубыми глазами. На дне этих глаз плескалось благодарное удивление. Священник в законе не сердился, наоборот, был ласков и добр, и этого ей было достаточно для того, чтобы успокоиться и улыбнуться в ответ – немножко забавно. По-детски. По-томпсоновски.
-
-
08.09.2010 в 22:44Он улыбался.
В висящем в комнате уютном сумеречном полумраке, лишь чуть разбавленном светом фонаря с улицы да крохотной лампочки, которая нет-нет, да переставала гореть, его улыбка была источником света даже большим, чем пресловутая несъедобная груша. Он улыбался тепло, ласково, немного иронично, так… Так особенно. Так по-вульфудовски.
-Я… У меня чайник вскипел… Чаю хотите? – это первое, что спросил бы любой другой хозяин на ее месте. Это первое, что и спросила Милли, неловко замявшись, глубоко в душе ужасно смущенная тем, что Николас пришел к ней так внезапно, тогда, когда ее и без того скромное жилище было практически лишено его главного украшения – чистоты. Незваный, но такой желанный гость пожал плечами.
-Не откажусь, Милли. Я печенье принес… Ты ведь любишь пить чай с печеньем?
-Кто ж не любит, - она бросила на него теплый, осмелевший взгляд.
Отодвинув ворчливо скрипнувший стул и расположившись на нем, слегка вальяжно закинув ногу на ногу, он с легкой ноткой снисходительности наблюдал за тем, как Томпсон суетливо перебегает от шкафчика к плите, хватая то чашки с кокетливым узорчиком, то большой чайник, то сахарницу с отбитой ручкой. Наблюдать было приятно. Где-то в его подсознании зашевелилась парадоксально-шальная мысль о том, что Милли могла бы стать хорошей женой.
-Вот… - на простую белую скатерть ровно перед Николасом плюхнулась столь же белая чашка. Еще секунду спустя она до краев наполнилась ароматной жидкостью, от которой шел пар. Странствующий священник принюхался. Пахло вкусно. Но, к сожалению, недолго.
Недолго потому, что не успел де Вульфуд сделать ни глотка, как Милли, неловко качнувшись, задела рукавом его чашку. Чашка, на секунду замерев где-то на краю стола, покачнулась, раздумывая, падать ей или не падать. В конце концов, решила, что падать, и с мелодичным звоном поприветствовала деревянный настил пола. В наступившей тишине было слышно, кажется, как с тихим журчанием, подползая под осколки, разбредается по дереву абстрактная лужица того, что мгновение назад было чаем.
Губы у Милли задрожали.
Нет, она не собиралась устраивать истерику. Но ей страшно, до боли жалко было этот несчастный кусок фарфора, который погиб мученической смертью. По ее лицу против воли поползли подозрительно неоднозначные капли.
-Ну, глупая, чего ты… - ласково бормотал Николас, поглаживая Томпсон по мягким золотисто-каштановым волосам, сидя рядом с ней на полу, прямо рядом с местом гибели члена старого сервиза. Несмотря на свой рост, характером, как, впрочем, и движениями Милли больше напоминала ребенка, чем молодую женщину. Именно потому она сейчас и оплакивала остатки белой тонкостенной чашки. Но при всем этом она держалась мужественно, без картинных заламываний рук и без истинно женских истерик, которые он так ненавидел.
-Чашку… Жалко… Я неуклюжая такая… Сейчас чайник еще раз кипятить придется… - шмыгнув носом, ответила она. Вульфуд приобнял ее за плечи. Дамским угодником он не слыл, но как утешать детей, а в особенности, больших, знал.
-Вот и вскипятим. Я же печенье принес, Милли, забыла?.. Клубничное. Хочешь?
Расчет оказался верен. Она посмотрела на него широко распахнутыми, пусть и со склеенными слезами ресницами, наивными пепельно-голубыми глазами. На дне этих глаз плескалось благодарное удивление. Священник в законе не сердился, наоборот, был ласков и добр, и этого ей было достаточно для того, чтобы успокоиться и улыбнуться в ответ – немножко забавно. По-детски. По-томпсоновски.
-
-
09.09.2010 в 07:25Не заказчик, но таки шиппер.
-
-
11.04.2011 в 04:15не з.