410 слов. Да простит меня заказчик - это наверняка не то, что он хотел. Автор просто слил сюда порцию свеженьких глюков...
Шайло надо бы отдохнуть – но Шайло не может. Не может, не может, не может, не должна. «Что там, папа? – Ничего, Шайло, ни-че-го…» Шайло то свернутся в клубок посреди кровати, то свесится башкой вниз, раскинув руки и бездумно шаря по покрывалу, и все косится, косится на часы. Часы идут исправно – и отсчитывают: года, минуты, секунды. Глупости какие – конечно же, это не обратный отсчет, часы идут нормально, но Шайло кажется, что когда высветится последняя значимая цифра – время ехать в Оперу – она взорвется, как тротил. Если, конечно, не помрет раньше – от ожидания. Шайло колотит. По пологу, по шторам скользят лучи прожекторов. Она то включит музыку и побегает по комнате – и по стенам, и по потолку бы сейчас побегала, если бы могла – а чего, вот, лапки какие тощие, как у паучка, кому бегать-то, как не ему - то снова валится на кровать, и давай рассматривать свои руки. «У тебя странные тонные руки» - он сказал своим низким голосом, и отвернулся. Она тогда увидела, что он улыбается. Он вообще все время ухмыляется, когда не поет. Она, конечно, что-то ему тогда ответила – что-то жутко умное и в меру наглое, такое, что он снова захохотал. Когда Могильщик смеется, кажется, что вместе с ним хохочет весь город – вот, луна в небе, и та скачет, и заливается. Она снова смотрит на свои руки. Тонкие – это хорошо или плохо? Все косточки можно пересчитать; под бледной кожей видно, как змеятся темные ленточки вен. А у самого-то вон какая лапа – ай, - Шайло снова скачет по комнате, - крупная, цепкая, теплая, даром что тоже бледнющая – уууу! Сдохнуть можно. Шайло жарко. Шайло холодно. Шайло потряхивает. Как будто ее костный мозг так и мечет в плазму зараженные кровяные тельца – да, она много знает про кровь и ее болезни, у нее было полно времени, чтобы начитаться, но почему-то сейчас перед ее глазами так и стоит этот дрянский костный мозг. Заражена, заражена! Мать моя Марни, это не та лихорадка, это не твоя кровь, это жизнь сама меня трясет. Папа, папочка, что же ты мне не говорил, как это странно, это же одуреть можно, что кто-то еще знает, какие там у нее руки. Ох, какие же там, за окном, огни. Шайло сидит на полу, и сопит, застегивая сапог – молнию заело. Ее уже не трясет. Решилась. «Он знает это лучше Ротти, - думает Шайло, - этот Могильщик, он как будто вообще все про нее знает. Он-то знает, что она хочет жить. Как она хочет жить». Хочет вцепиться в жизнь своими тоненькими руками, и не отпускать. «Увидимся в Опере».
Шайло жарко. Шайло холодно. Шайло потряхивает. Как будто ее костный мозг так и мечет в плазму зараженные кровяные тельца
Шайло штырит! Круто. Я-так-тоже-думаю, чертвозьми. Когда меня трясёт - я думаю, что это вот у моего сердца сейчас аритмия, например, тыдых-тыдых. Проникся, что.
И руки-паучьи лапки - это тоже здорово.
Когда Могильщик смеется, кажется, что вместе с ним хохочет весь город – вот, луна в небе, и та скачет, и заливается. А это как раз то, что я полюбил Могильщика. Он так очаровательно палится, что именно он - демиург ГенСити и всех-всех-всех...
-
-
24.01.2010 в 15:01Шайло надо бы отдохнуть – но Шайло не может. Не может, не может, не может, не должна. «Что там, папа? – Ничего, Шайло, ни-че-го…»
Шайло то свернутся в клубок посреди кровати, то свесится башкой вниз, раскинув руки и бездумно шаря по покрывалу, и все косится, косится на часы. Часы идут исправно – и отсчитывают: года, минуты, секунды.
Глупости какие – конечно же, это не обратный отсчет, часы идут нормально, но Шайло кажется, что когда высветится последняя значимая цифра – время ехать в Оперу – она взорвется, как тротил. Если, конечно, не помрет раньше – от ожидания. Шайло колотит. По пологу, по шторам скользят лучи прожекторов.
Она то включит музыку и побегает по комнате – и по стенам, и по потолку бы сейчас побегала, если бы могла – а чего, вот, лапки какие тощие, как у паучка, кому бегать-то, как не ему - то снова валится на кровать, и давай рассматривать свои руки. «У тебя странные тонные руки» - он сказал своим низким голосом, и отвернулся. Она тогда увидела, что он улыбается. Он вообще все время ухмыляется, когда не поет. Она, конечно, что-то ему тогда ответила – что-то жутко умное и в меру наглое, такое, что он снова захохотал. Когда Могильщик смеется, кажется, что вместе с ним хохочет весь город – вот, луна в небе, и та скачет, и заливается.
Она снова смотрит на свои руки. Тонкие – это хорошо или плохо? Все косточки можно пересчитать; под бледной кожей видно, как змеятся темные ленточки вен. А у самого-то вон какая лапа – ай, - Шайло снова скачет по комнате, - крупная, цепкая, теплая, даром что тоже бледнющая – уууу!
Сдохнуть можно.
Шайло жарко. Шайло холодно. Шайло потряхивает. Как будто ее костный мозг так и мечет в плазму зараженные кровяные тельца – да, она много знает про кровь и ее болезни, у нее было полно времени, чтобы начитаться, но почему-то сейчас перед ее глазами так и стоит этот дрянский костный мозг. Заражена, заражена! Мать моя Марни, это не та лихорадка, это не твоя кровь, это жизнь сама меня трясет.
Папа, папочка, что же ты мне не говорил, как это странно, это же одуреть можно, что кто-то еще знает, какие там у нее руки.
Ох, какие же там, за окном, огни.
Шайло сидит на полу, и сопит, застегивая сапог – молнию заело. Ее уже не трясет. Решилась.
«Он знает это лучше Ротти, - думает Шайло, - этот Могильщик, он как будто вообще все про нее знает. Он-то знает, что она хочет жить. Как она хочет жить».
Хочет вцепиться в жизнь своими тоненькими руками, и не отпускать.
«Увидимся в Опере».
-
-
25.01.2010 в 12:24Шайло штырит! Круто. Я-так-тоже-думаю, чертвозьми. Когда меня трясёт - я думаю, что это вот у моего сердца сейчас аритмия, например, тыдых-тыдых.
Проникся, что.
И руки-паучьи лапки - это тоже здорово.
Когда Могильщик смеется, кажется, что вместе с ним хохочет весь город – вот, луна в небе, и та скачет, и заливается.
А это как раз то, что я полюбил Могильщика. Он так очаровательно палится, что именно он - демиург ГенСити и всех-всех-всех...
Вообще, мне понравилось.
Заказчик.
-
-
25.01.2010 в 12:47Он так очаровательно палится, что именно он - демиург ГенСити и всех-всех-всех...
Ага-ага. Совершенно невозможный же тип...
*счастливый автор*