На белом кровь кажется ещё ярче. На пустом листе расплываются безобразные кляксы вместо четких каллиграфических линий. Беспощадность безумия раз за разом будет раскалывать и заново возрождать этот мир. Подобно змее кусающей собственный хвост, мы все бесконечно бежим по кругу. Снова и снова встречая друг друга. И лишь в самом конце, за мгновение до смерти, нам позволено осознать что "это уже было". Но мы каждый раз бежим за запахом лунных цветов. К собственной погибели. К новому кругу. Цуме с трудом удается встать. Оторвать тяжелое непослушное тело от мягкого, ласкового снега и подойти к Тобоэ. Несмотря на свои боевые подвиги, невзирая на тяжелый путь, проделанный наравне с остальными, сейчас он кажется много младше. Рыжий с красными подтеками комок шерсти на фоне бескрайнего белого полотна. Цуме отдает себе отчет в бесполезности того, чтобы лечь рядом, как будто согревая его, но на пороге к новой жизни можно многое себе позволить. Мертвых не судят, да и если бы судили, они не услышат. Тобоэ вздрагивает от чужого прикосновения и открывает глаза, и Цуме видит в них не боль, а детскую обиду :"неужели это все?". Видит и улыбается своему другу, успокаивает его, лизнув в рыжее, покрытое мехом ухо. - - Ты ещё ребенок, - мягко говорит серый волк, зная, что Тобоэ уже ушел от него.
На белом кровь кажется ещё ярче. На пустом листе расплываются безобразные кляксы вместо четких каллиграфических линий. Беспощадность безумия раз за разом будет раскалывать и заново возрождать этот мир. Подобно змее кусающей собственный хвост, мы все бесконечно бежим по кругу. Снова и снова встречая друг друга. И лишь в самом конце, за мгновение до смерти, нам позволено осознать что "это уже было". Но мы каждый раз бежим за запахом лунных цветов. К собственной погибели. К новому кругу.
Цуме с трудом удается встать. Оторвать тяжелое непослушное тело от мягкого, ласкового снега и подойти к Тобоэ. Несмотря на свои боевые подвиги, невзирая на тяжелый путь, проделанный наравне с остальными, сейчас он кажется много младше. Рыжий с красными подтеками комок шерсти на фоне бескрайнего белого полотна.
Цуме отдает себе отчет в бесполезности того, чтобы лечь рядом, как будто согревая его, но на пороге к новой жизни можно многое себе позволить. Мертвых не судят, да и если бы судили, они не услышат.
Тобоэ вздрагивает от чужого прикосновения и открывает глаза, и Цуме видит в них не боль, а детскую обиду :"неужели это все?". Видит и улыбается своему другу, успокаивает его, лизнув в рыжее, покрытое мехом ухо.
- - Ты ещё ребенок, - мягко говорит серый волк, зная, что Тобоэ уже ушел от него.
читатель, вновь вспомнивший атмосферу любимого дождя...